Ярмарка в симбирске евтушенко. Е. Евтушенко "Ярмарка в Симбирске"

В Симбирске ярмарка.

Почище Гамбурга!

Держи карман!

Шарманки шамкают,

и шали шаркают,

и глотки гаркают:

«К нам! К нам!»

В руках приказчиков

под сказки-присказки

воздушны соболи,

парча тяжка.

А глаз у пристава

косится пристально,

и на «селедочке»

перчаточка.

Но та перчаточка

в момент с улыбочкой

взлетает рыбочкой

под козырек,

когда в пролеточке

с какой-то цыпочкой,

икорный бог.

И богу нравится,

как расступаются

и картузы,

и, намалеваны

икрою паюсной,

под носом дамочки

блестят усы.

А зазывалы

рокочут басом,

торгуют юфтью,

пречистым Спасом,

прокисшим квасом,

протухшим мясом

и Салиасом.


И, продав свою картошку

да хвативши первача,

баба ходит под гармошку,

еле ноги волоча,

и поет она,

предерзостная,

все захмелевая,

шаль за кончики придерживая,

будто молодая:


«Я была у Оки,

ела я-бо-ло-ки.

С виду золоченые -

в слезыньках моченные.


Я почапала на Каму,

я в котле сварила кашу.

Каша с Камою горька -

Кама слезная река.


Я поехала на Яик,

села с миленьким на ялик.

По верхам и по низам -

всё мы плыли по слезам.


Я пошла на тихий Дон,

я купила себе дом.

Чем для бабы не уют?

А сквозь крышу слезы льют».


Баба крутит головой.

Все в глазах качается.

Хочет быть молодой,

а не получается.

И гармошка то зальется,

то вопьется, как репей…

Пей, Россия,

ежли пьется,-

только душу не пропей!


В Симбирске ярмарка.

кому гуляется!

А баба пьяная

в грязи валяется.


В тумане плавая,

царь похваляется…

А баба пьяная

в грязи валяется.


Корпя над планами,

министры маются…

А баба пьяная

в грязи валяется.


Кому-то памятник

подготовляется…

А баба пьяная

в грязи валяется.


И мещаночки,

ресницы приспустив,

«Просто ужас! Просто стыд!»

И лабазник - стороною

а из бороды:

«Вот лежит…

А кто виною?

Всё студенты да жиды…»

И философ-горемыка

ниже шляпу на лоб

и, страдая гордо,-

твоя судьба, народ».

Значит, жизнь такая подлая -

лежи и в грязь встывай?!


Но кто-то бабу под локоть

и тихо ей:

«Вставай!..»

В Симбирске ярмарка.

Качели в сини,

И, как гусыни,

купчихи яростно:

«Мальчишка с бабою…

Гимназист».

Он ее бережно

ведет за локоть.

Он и не думает,

что на виду.

«Храни Христос тебя,

яснолобый.

А я уж как-нибудь

сама дойду».

И он уходит.

Идет вдоль барок

над вешней Волгой,

и, вслед грустя,

его тихонечко крестит баба,

как бы крестила свое дитя.

Он долго бродит.

Вокруг все пасмурней.

Охранка -

белкою в колесе.

Но как ей вынюхать,

кто опаснейший,

когда опасны

в России все!

Охранка, бедная,

послушай, милая,-

всегда опасней,

пожалуй, тот,

кто остановится,

кто просто мимо

чужой растоптанности не пройдет.

А Волга мечется,

постанывая.

Березки светятся

над ней во мгле,

как свечки робкие,

землей поставленные

за настрадавшихся на земле.


В России ярмарка.

Торгуют совестью,

суют стекляшки,

как будто яхонты,

и зазывают на все лады.

Тебя, Россия,

вконец растрачивали

и околпачивали в кабаках,

но те, кто врали и одурачивали,

еще останутся в дураках!

Тебя, Россия,

вконец опутывали,

но не для рабства ты родилась -

Россию Разина,

Россию Пушкина1,

Россию Герцена

не втопчут в грязь!

ты, Россия,

не баба пьяная!

Тебе великая дана судьба,

и если даже ты стонешь,

то поднимаешь сама себя!


В России ярмарка.

В России рай,

а слез - по край.

Но будет мальчик -

он снова явится

и скажет праведное.

~ Ярмарка в Симбирске Ярмарка в Симбирске

Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!
Держи карман!
Шарманки шамкают,
и шали шаркают,
и глотки гаркают:
«К нам! К нам!»
В руках приказчиков
под сказки-присказки
воздушны соболи,
парча тяжка.
А глаз у пристава
косится пристально,
и на «селедочке»
перчаточка.
Но та перчаточка
в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой
под козырек,
когда в пролеточке
с какой-то цыпочкой,
икая,
катит
икорный бог.
И богу нравится,
как расступаются
платки,
треухи
и картузы,
и, намалеваны
икрою паюсной,
под носом дамочки
блестят усы.
А зазывалы
рокочут басом,
торгуют юфтью,
шевром,
атласом,
пречистым Спасом,
прокисшим квасом,
протухшим мясом
и Салиасом.

И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поет она,
предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:

«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые -
в слезыньках моченные.

Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька -
Кама слезная река.

Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам -
всё мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».

Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей...
Пей, Россия,
ежли пьется,-
только душу не пропей!

Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Гуляй,
кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.

В тумане плавая,
царь похваляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Корпя над планами,
министры маются...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Кому-то памятник
подготовляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

И мещаночки,
ресницы приспустив,
мимо,
мимо:
«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник - стороною
мимо,
а из бороды:
«Вот лежит...
А кто виною?
Всё студенты да жиды...»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,-
мимо:
«Грязь -
твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая -
лежи и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
«Вставай!..»
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,
и визг,
и свист.
И, как гусыни,
купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою...
Гимназист».
Он ее бережно
ведет за локоть.
Он и не думает,
что на виду.
«Храни Христос тебя,
яснолобый.
А я уж как-нибудь
сама дойду».
И он уходит.
Идет вдоль барок
над вешней Волгой,
и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит.
Вокруг все пасмурней.
Охранка -
белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
кто опаснейший,
когда опасны
в России все!
Охранка, бедная,
послушай, милая,-
всегда опасней,
пожалуй, тот,
кто остановится,
кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется,
хрипя,
постанывая.
Березки светятся
над ней во мгле,
как свечки робкие,
землей поставленные
за настрадавшихся на земле.

Ярмарка!
В России ярмарка.
Торгуют совестью,
стыдом,
людьми,
суют стекляшки,
как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,
вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия,
вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась -
Россию Разина,
Россию Пушкина¹,
Россию Герцена
не втопчут в грязь!
Нет,
ты, Россия,
не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,
падая,
то поднимаешь сама себя!

Ярмарка!
В России ярмарка.
В России рай,
а слез - по край.
Но будет мальчик -
он снова явится
и скажет праведное:
«Вставай!»

Год создания: 1964 г.
Опубликовано в издании:
Евгений Евтушенко. Стихи.
Россия - Родина моя. Библиотечка русской
советской поэзии в пятидесяти книжках.
Москва: Художественная литература, 1967.

Примечания:
1. См. раздел А.С.Пушкина


Стихи читаю я... запись, не очень, первый опыт!))

Ярмарка в Симбирске
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!
Держи карман!
Шарманки шамкают,
и шали шаркают,
и глотки гаркают:
«К нам! К нам!»
В руках приказчиков
под сказки-присказки
воздушны соболи,
парча тяжка.
А глаз у пристава
косится пристально,
и на «селёдочке»
перчаточка.
Но та перчаточка
в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой
под козырёк,
когда в пролёточке
с какой-то цыпочкой,
икая,
катит
икорный бог.
И богу нравится,
как расступаются
платки,
треухи
и картузы,
и, намалёваны
икрою паюсной,
под носом дамочки
блестят усы.
А зазывалы
рокочут басом,
торгуют юфтью,
шевром,
атласом,
пречистым Спасом,
прокисшим квасом,
протухшим мясом
и Салиасом.

И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поёт она,
предерзостная,
всё захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:

«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золочёные -
в слёзыньках мочённые.

Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька -
Кама слёзная река.

Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам -
всё мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слёзы льют».

Баба крутит головой.
Всё в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальётся,
то вопьётся, как репей...
Пей, Россия,
ежли пьётся, -
только душу не пропей!

Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Гуляй,
кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.

В тумане плавая,
царь похваляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Корпя над планами,
министры маются...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Кому-то памятник
подготовляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

И мещаночки,
ресницы приспустив,
мимо,
мимо:
«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник - стороною
мимо,
а из бороды:
«Вот лежит...
А кто виною?
Всё студенты да жиды...»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо, -
мимо:
«Грязь -
твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая -
лежи и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
«Вставай!..»
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,
и визг,
и свист.
И, как гусыни,
купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою...
Гимназист».
Он её бережно
ведёт за локоть.
Он и не думает,
что на виду.
«Храни Христос тебя,
яснолобый.
А я уж как-нибудь
сама дойду».
И он уходит.
Идёт вдоль барок
над вешней Волгой,
и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила своё дитя.
Он долго бродит.
Вокруг всё пасмурней.
Охранка -
белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
кто опаснейший,
когда опасны
в России все!
Охранка, бедная,
послушай, милая, -
всегда опасней,
пожалуй, тот,
кто остановится,
кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдёт.
А Волга мечется,
хрипя,
постанывая.
Берёзки светятся
над ней во мгле,
как свечки робкие,
землёй поставленные
за настрадавшихся на земле.

Ярмарка!
В России ярмарка.
Торгуют совестью,
стыдом,
людьми,
суют стекляшки,
как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,
вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
ещё останутся в дураках!
Тебя, Россия,
вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась -
Россию Разина,
Россию Пушкина,
Россию Герцена
не втопчут в грязь!
Нет,
ты, Россия,
не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,
падая,
то поднимаешь сама себя!

Ярмарка!
В России ярмарка.
В России рай,
а слёз - по край.
Но будет мальчик -
он снова явится
и скажет праведное:
«Вставай!»

Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!
Держи карман!
Шарманки шамкают,
и шали шаркают,
и глотки гаркают:
«К нам! К нам!»
В руках приказчиков
под сказки-присказки
воздушны соболи,
парча тяжка.
А глаз у пристава
косится пристально,
и на «селедочке»
перчаточка.
Но та перчаточка
в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой
под козырек,
когда в пролеточке
с какой-то цыпочкой,
икая,
катит
икорный бог.
И богу нравится,
как расступаются
платки,
треухи
и картузы,
и, намалеваны
икрою паюсной,
под носом дамочки
блестят усы.
А зазывалы
рокочут басом,
торгуют юфтью,
шевром,
атласом,
пречистым Спасом,
прокисшим квасом,
протухшим мясом
и Салиасом.

И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поет она,
предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:

«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые -
в слезыньках моченные.

Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька -
Кама слезная река.

Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам -
всё мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».

Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей…
Пей, Россия,
ежли пьется,-
только душу не пропей!

Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Гуляй,
кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.

В тумане плавая,
царь похваляется…
А баба пьяная
в грязи валяется.

Корпя над планами,
министры маются…
А баба пьяная
в грязи валяется.

Кому-то памятник
подготовляется…
А баба пьяная
в грязи валяется.

И мещаночки,
ресницы приспустив,
мимо,
мимо:
«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник - стороною
мимо,
а из бороды:
«Вот лежит…
А кто виною?
Всё студенты да жиды…»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,-
мимо:
«Грязь -
твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая -
лежи и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
«Вставай!..»
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,
и визг,
и свист.
И, как гусыни,
купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою…
Гимназист».
Он ее бережно
ведет за локоть.
Он и не думает,
что на виду.
«Храни Христос тебя,
яснолобый.
А я уж как-нибудь
сама дойду».
И он уходит.
Идет вдоль барок
над вешней Волгой,
и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит.
Вокруг все пасмурней.
Охранка -
белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
кто опаснейший,
когда опасны
в России все!
Охранка, бедная,
послушай, милая,-
всегда опасней,
пожалуй, тот,
кто остановится,
кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется,
хрипя,
постанывая.
Березки светятся
над ней во мгле,
как свечки робкие,
землей поставленные
за настрадавшихся на земле.

Ярмарка!
В России ярмарка.
Торгуют совестью,
стыдом,
людьми,
суют стекляшки,
как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,
вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия,
вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась -
Россию Разина,
Россию Пушкина1,
Россию Герцена
не втопчут в грязь!
Нет,
ты, Россия,
не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,
падая,
то поднимаешь сама себя!

Ярмарка!
В России ярмарка.
В России рай,
а слез - по край.
Но будет мальчик -
он снова явится
и скажет праведное:
«Вставай!»

Ярмарка!
  В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!
   Держи карман!
Шарманки шамкают,
   и шали шаркают,
и глотки гаркают:
   «К нам! К нам!»
В руках приказчиков
  под сказки-присказки
воздушны соболи,
   парча тяжка.
А глаз у пристава
   косится пристально,
и на «селедочке»
   перчаточка.
Но та перчаточка
   в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой
   под козырек,
когда в пролеточке
   с какой-то цыпочкой,
икая,
 катит
  икорный бог.
И богу нравится,
  как расступаются
платки,
 треухи
  и картузы,
и, намалеваны
   икрою паюсной,
под носом дамочки
   блестят усы.
А зазывалы
   рокочут басом,
торгуют юфтью,
   шевром,
   атласом,
пречистым Спасом,
   прокисшим квасом,
протухшим мясом
   и Салиасом.

И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поет она,
   предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:

«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые —
в слезыньках моченные.

Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька —
Кама слезная река.

Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам —
всё мы плыли по слезам.

Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют».

Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей...
Пей, Россия,
   ежли пьется,—
только душу не пропей!

Ярмарка!
  В Симбирске ярмарка.
Гуляй,
 кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.

В тумане плавая,
царь похваляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Корпя над планами,
министры маются...
А баба пьяная
в грязи валяется.

Кому-то памятник
подготовляется...
А баба пьяная
в грязи валяется.

И мещаночки,
  ресницы приспустив,
мимо,
 мимо:
  «Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник — стороною
мимо,
 а из бороды:
«Вот лежит...
   А кто виною?
Всё студенты да жиды...»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо,—
мимо:
«Грязь —
  твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая —
лежи и в грязь встывай?!

Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
  «Вставай!..»
Ярмарка!
  В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,
   и визг,
   и свист.
И, как гусыни,
  купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою...
   Гимназист».
Он ее бережно
   ведет за локоть.
Он и не думает,
   что на виду.
«Храни Христос тебя,
   яснолобый.
А я уж как-нибудь
   сама дойду».
И он уходит.
  Идет вдоль барок
над вешней Волгой,
   и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит.
  Вокруг все пасмурней.
Охранка —
  белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
   кто опаснейший,
когда опасны
   в России все!
Охранка, бедная,
   послушай, милая,—
всегда опасней,
   пожалуй, тот,
кто остановится,
   кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется,
   хрипя,
постанывая.
Березки светятся
   над ней во мгле,
как свечки робкие,
   землей поставленные
за настрадавшихся на земле.

Ярмарка!
  В России ярмарка.
Торгуют совестью,
   стыдом,
людьми,
суют стекляшки,
   как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,
   вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия,
   вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась —
Россию Разина,
   Россию Пушкина1,
Россию Герцена
   не втопчут в грязь!
Нет,
ты, Россия,
   не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,
падая,
то поднимаешь сама себя!

Ярмарка!
  В России ярмарка.
В России рай,
   а слез — по край.
Но будет мальчик —
   он снова явится
и скажет праведное:
«Вставай!»